В том же 1998 г. выходит работа С.А.Фомичева “«Грибоедовский эпизод» в «Путешествии в Арзрум» Пушкина” (в кн: А.С.Грибоедов: Хмелитский сборник. Смоленск), в которой, наконец, собрана, кажется, вся аргументация.
“Встречи Пушкина с покойным Грибоедовым близ Гергер, судя по всему, быть не могло”, - таков вывод автора. Каковы же собранные им аргументы?
Естественно, С.А.Фомичев приводит свидетельства В.Н.Григорьева и А.К.Амбургера, указывает на отсутствие в пушкинском описании воинской команды. Но, он приводит, наконец, и хронологический аргумент, который должен показать, что Пушкин не мог встретить тело Грибоедова.
Из письма В.Н.Григорьева известно, что тело Грибоедова было задержано в дороге карантинами. Из пушкинского же текста видно, что он проехал весь путь от Тифлиса до лагеря русской армии без карантинных остановок. Из этого делается вывод, что Пушкин ехал, когда карантинов еще не было, а тело Грибоедова везли уже после их установления: “Итак, 10-11 июня 1829 г. чумных карантинов между Тифлисом и Гергерами, по Пушкину, еще не было - иначе бы ему не удалось проделать этот путь так стремительно: за два неполных дня - более ста верст. Вскоре после Гергер Пушкин свернул с Эриванской дороги на запад и потому позже с печальной процессией встретиться уже не мог”.
Это - явное недоразумение. Во-первых, чумные карантины (в том числе на Эриванской дороге - именно в Гергерах) были организованы и начали действовать еще в 1828 году. Об этом известно из опубликованных документов.
Во-вторых, Пушкин ехал без задержек не потому, что карантинов не было, а потому, что он ехал из здоровой местности в зараженную, а не наоборот. Что такое карантин? Обратимся к мнению В.И.Даля, который был не только знатоком русского языка, но по основной своей специальности - военным врачом, участником той же русско-турецкой войны на балканском театре военных действий, где также действовали чумные карантины. Карантин в его словаре определяется как “учрежденье для задержания на положенный срок проезжих из мест, где есть чума или иная зараза”.
Таким образом, этот хронологический “аргумент" не имеет никакой силы.
В качестве косвенного аргумента в пользу вымышленности “грибоедовского эпизода” С.А.Фомичев привлекает его “литературность”, контраст его стилистики с тоном остального повествования. Ясно, что рассуждения о литературности стиля не могут решить вопрос о том, могла или не могла состояться встреча.
Наконец, С.А.Фомичев выдвигает гипотезу о том, что текст этого эпизода “был написан в качестве самостоятельного произведения и значительно раньше всего текста «Путешествия в Арзрум»". Весьма вероятно, что это могло быть и так. Но над этой гипотезой С.А.Фомичев надстраивает еще одну: Пушкин собирался напечатать текст “грибоедовского эпизода” еще в 1830 г. и не издал его якобы только потому, что боялся быть разоблаченным при сравнении этого текста с опубликованным Ф.В.Булгариным достоверным свидетельством В.Н.Григорьева. А в 1835 г., когда Пушкин писал “Путешествие в Арзрум”, он такого разоблачения уже якобы мог не бояться, так как к этому времени “статья Григорьева была подзабыта”. А раз Пушкин боялся разоблачения, значит “грибоедовский эпизод” был вымышленным. Но вот эта-то вторая гипотеза - о боязни Пушкина быть разоблаченным - абсолютно ничем не подкреплена.
Такова основная аргументация сторонников того, что встречи Пушкина с телом Грибоедова в действительности быть не могло.
В результате в выпущенной в юбилейном 1999 году “Летописи жизни и творчества А.С.Пушкина” (том III; составитель - Н.А.Тархова, научный редактор - Я.Л.Левкович) эта встреча уже совершенно изъята из биографии Пушкина, а в примечании, в частности, о препровождении тела Грибоедова говорится, что “от границы до Тифлиса его везли на траурном катафалке в сопровождении роты солдат Тифлисского пехотного полка со всеми подобающими почестями”. Устная традиция продолжает работать: к “роте солдат” добавляются “траурный катафалк” и “все подобающие почести”, хотя ни одного исследования о том, как же все-таки везли тело Грибоедова от Нахичевани до Тифлиса, так и не было опубликовано.
Что же можно сказать в ответ на все это?
Утверждать, что эта встреча не могла произойти, можно только в двух случаях: 1) если доказать, что пушкинский маршрут нигде не пересекался с маршрутом следования тела Грибоедова, или 2) если доказать, что общий участок пути, где они могли встретиться, был преодолен ими в заведомо разные периоды времени. Никакие другие аргументы не позволяют утверждать, что Пушкин не мог встретить тело Грибоедова.
Что касается первого пункта, то все признают, что маршруты Пушкина и процессии с телом Грибоедова не просто пересекались, но совпадали на протяжении примерно 195 верст Эриванской дороги - между Тифлисом и Гумрами.
Теперь о втором пункте. Пушкин не указал точной даты выезда из Тифлиса и точной даты приезда в Гумры, но, опираясь на другие указанные им даты и упоминания о ночевках, большинство исследователей определяют, что он выехал из Тифлиса 10 июня, а в Гумры приехал на следующий день к ночи, при этом Гергеры он проехал в середине дня 11 июня. Однако есть некоторые основания допустить, что Пушкин выехал из Тифлиса не 10, а 9 июня и в Гергеры приехал в середине дня 10 июня. В зависимости от того, какое предположение верно, Пушкин должен был встретить процессию с телом Грибоедова на подъезде к Гергерам или 10, или 11 июня.
Когда находилась на этом отрезке пути процессия с телом Грибоедова и мог ли Пушкин встретить ее около Гергер?
Вот документ, адресованный И.Ф.Паскевичу и, кажется, не попадавший в поле зрения исследователей, оспаривающих возможность встречи Пушкина с телом Грибоедова, хотя он также опубликован (“Кавказский сборник”, 1910, т.30. Тифлис). Между тем, этот документ позволяет существенно уточнить хронологию интересующих нас событий. Это - докладная записка Тифлисского военного губернатора С.С.Стрекалова от 31 мая 1829 года. В ней спрашивается о том, на какие деньги организовывать предстоящие похороны Грибоедова, и попутно сообщается:
"Тело покойного находится ныне в Гергерском карантине. Хотя уже и окончился четырнадцатидневный термин к очищению оного, но следующее обстоятельство заставило меня распорядиться, дабы тело оставалось в карантине еще 14 дней. Из числа команды, сопровождавшей гроб покойного в Гергеры, один рядовой занемог подозрительною болезнью. По приказанию моему вся команда закарантинована, больной отделен от прочих и находится под строжайшим надзором карантинного начальства.“
Опираясь на эту докладную записку, можно восстановить с достаточной определенностью сроки пребывания гроба с телом Грибоедова в гергерском карантине. Будем исходить из следующего. От обнаружения признаков болезни у солдата до получения сообщения об этом Стрекаловым в Тифлисе прошло три-четыре дня (обнаружение болезни, составление и отправление рапорта, два дня -  на дорогу, прохождение рапорта через канцелярию и т.п.). Судя по содержанию докладной записки, писалась она не прямо в день получения этого сообщения. Во-первых, Стрекалов уже успел отправить приказание о продлении карантинного срока. Во-вторых, писалась она не специально по этому поводу: основной вопрос - на какие деньги хоронить Грибоедова, а попутно уже сообщается о задержке его тела в карантине. Поэтому естественно предположить, что сообщение из Гергер получено за день-два до ее написания - 29-30 мая, а признаки болезни обнаружены были у солдата, следовательно, 25-27 мая. С этого времени и должен был начаться отсчет нового карантинного срока, окончание которого при этих допущениях приходится на 8-10 июня. Поскольку тело Грибоедова и так было задержано в карантине почти на месяц, то скорее всего его вывезли из Гергер на следующий же день по окончании карантинного срока, то есть 9-11 июня. Из рассказа Пушкина следует, как было показано выше, что он встретил арбу с телом Грибоедова, подъезжая к Гергерам, или 10, или 11 июня. Вряд ли необходимо требовать более точного совпадения даты и места пересечения их путей  для утверждения о возможности этой встречи. Таким образом (и это - самое главное из всего сказанного), нет никаких аргументов для утверждения, что Пушкин не мог встретить тело Грибоедова.
Правда, остаются другие вопросы. Почему Пушкин пишет, что гроб везли на арбе, тогда как и А.К.Амбургер, и В.Н.Григорьев говорят о погребальных дрогах под балдахином? Почему при встрече не было воинской команды, обязанной сопровождать гроб? Объем газетной заметки не позволяет останавливаться на этом подробно.
Однако известны свидетельства пушкинских и грибоедовских современников, которым приходилось проезжать по дороге, по которой везли тело Грибоедова. При знакомстве с этими свидетельствами становится ясно, что не могло быть и речи о перевозке его на погребальных дрогах за сотни верст по горным дорогам и перевалам, на которые и хорошую дорожную коляску затаскивали несколькими парами волов, а через горные реки саму коляску перевозили на арбе. Другое дело, что при подъезде к Нахичевани, Эчмиадзину или Тифлису устраивали “парадную процессию”. Это - естественно. Между прочим, граф Паскевич в своем предписании Тифлисскому военному губернатору говорит о необходимости оказания почестей телу Грибоедова именно “при въезде в город”. Таким образом, арба, фигурирующая в рассказе Пушкина, не противоречит реалиям того времени и тех мест.
Но почему при встрече Пушкина с арбой, везшей гроб с телом Грибоедова, не было солдат во главе с прапорщиком Тифлисского пехотного полка Макаровым? Доступные в настоящий момент материалы не дают возможности прямо ответить на этот вопрос, но позволяют показать нетипичность, особенность обстоятельств, сопровождавших перевозку тела Грибоедова именно на том участке пути, на котором его встретил Пушкин, - между укреплением Джелал-Оглу и Гергерами. Если в Гергерах находился карантин, то в Джелал-Оглу располагался госпиталь, и там же стоял на квартирах Тифлисский пехотный полк. До Джелал-Оглу и должна была сопровождать тело Грибоедова команда , вышедшая с ним из Нахичевани.
Служивший в то время на Кавказе генерал Н.Н.Муравьев в своих позднейших воспоминаниях писал: “Правительство наше требовало выдачи тела Грибоедова, дабы похоронить оное с честью. То ли самое тело, или другое какое-либо, было привезено в Тифлис? Открывавшие гроб в Джелал-Оглинском карантине говорили мне, что оно было очень обезображено, порублено во многих местах и, кажется, без одной руки“. В словах “Джелал-Оглинский карантин” у Муравьева, без сомнения, совместились Джелал-Оглинский госпиталь и Гергерский карантин. Это - или ошибка памяти, или следствие того, что он передает чужой рассказ (“говорили мне”). В любом случае это сообщение Муравьева позволяет предположить, что по окончании карантинного срока тело Грибоедова было перевезено для обследования в Джелал-Оглинский госпиталь.
Таким образом, это была “нестандартная” (для общей процедуры перевозки тела Грибоедова) ситуация. Судя по всему, “официальная” процессия должна была продолжиться от Джелал-Оглу (там должна была быть сформирована новая сопровождающая команда). А сейчас надо было просто доставить тело Грибоедова в госпиталь, находящийся примерно в десяти верстах от карантина, и, возможно, при этом было допущено отступление от предписанных условий его сопровождения. Но именно на этом-то участке и произошла описанная Пушкиным встреча.
Мои предположения, конечно, не претендуют на то, что они обоснованы достаточно строго. Но я полагаю, что недоумения, возникающие при сопоставлении пушкинского описания процессии на этом “нетипичном” участке пути с описаниями В.Н.Григорьева и А.К.Амбургера, касающимися, в свою очередь,  специфических “парадных” участков,  могут быть так или иначе сняты при учете этого различия описываемых участков пути.
И несколько слов о том, мог ли Пушкин не бояться разоблачения, публикуя “Путешествие в Арзрум”, если бы эпизод встречи с арбой, везущей тело Грибоедова, был бы им выдуман.
Был определенный круг лиц, возможную реакцию которых Пушкин не мог бы игнорировать, если бы он “конструировал” несуществовавшую ситуацию. За недостатком места укажу сейчас только на одного такого человека.
Речь пойдет о Ф.В.Булгарине, который, с одной стороны, был достаточно хорошо осведомлен о перевозке тела Грибоедова благодаря, в частности, своим отношениям с В.Н.Григорьевым, а с другой стороны, не пропускал ни одной возможности поколебать авторитет Пушкина в глазах читающей публики. Если бы Булгарин даже только заподозрил недостоверность пушкинского рассказа, то можно представить, как бы он подал это в своей рецензии на первый том “Современника”, в котором было опубликовано "Путешествие в Арзрум"! Но нет. Вот что в ней было написано: “«Путешествие в Арзрум» есть не что иное, как холодные записки, в которых нет и следа поэзии. Нового здесь: известия о Тифлисских банях; но люди, бывшие в Тифлисе, говорят, что и это не верно”. Ни в чем другом упрекнуть Пушкина ни Булгарин, ни “люди, бывшие в Тифлисе”, не могли.
Были и другие лица, причем имевшие к Грибоедову и его погребению самое непосредственное отношение, которых рассказ Пушкина, будь он выдумкой, не должен был бы оставить равнодушными. Но никто из них не выступил не только с опровержением, но даже хоть с каким-то замечанием. Из такого отношения осведомленных современников нельзя, конечно, просто логически выводить утверждение о достоверности пушкинского рассказа, но все же это отношение показательно.
В заключение - два основных вывода. Первый: утверждение о том, что Пушкин не мог встретить тело Грибоедова, не имеет под собой никакого основания. Второй: известные в настоящий момент документы и свидетельства недостаточны как для того, чтобы однозначно утверждать точность описанных Пушкиным обстоятельств встречи, так и для того, чтобы подвергать их сомнению.
При этих условиях следует верить Пушкину! Даже не имея в виду принцип презумпции невиновности.
                2000 г.